Дискуссия в вечности
Дискуссия в вечности
Посвящается Мигелю Сервету, Сократу,
Франсуа Вийону и другим хорошим людям.
Он смотрел на огонь и постепенно согревался в кресле у камина, запивая горячим глинтвейном осеннюю полночь. Давно он не бывал в этих краях, да и не стремился особенно. Мигель, – хотя чаще он жил под чужим именем, – приехал «продолжить дискуссию в вечности». Проще говоря – побеседовать со старым приятелем. Когда-то, по доносу этого приятеля его, Мигеля Сервета, сожгли, но не будешь же теперь выяснять отношения. Сколько лет прошло… Хотя воспоминания об аутодафе остались пренеприятнейшие.
Он пошевелил кочергой дрова в камине, огонь искрами взлетел и разгорелся жарче. Да, привычка сжигать людей на костре – это что-то совсем дикое, людоедский обычай, хоть от этого человечество избавилось.
В комнате стоял приторный запах благовоний. Интересно, кто здесь останавливался перед ним… Мигель отодвинул задвижку и распахнул окно.
Часы пробили полночь, и в комнату вошёл крепкий широкоплечий человек в тёмном костюме. Аскет. Стоик. Жан Кальвин, великий реформатор, который первым устроил ближнему своему аутодафе. Кто старое помянет…
– Привет, Мигель, рад тебя видеть. Вечность пошла тебе на пользу, – сказал Жан, неловко улыбнувшись.
Кто его знает, эти потёмки архиправедной души, может, и вправду – рад.
– Ты тоже неплохо сохранился. Сколько веков прошло…
– В последний раз ты выглядел значительно хуже… – пробормотал Кальвин.
– Перед казнью? Да уж… – весело отозвался Мигель.
В дверь постучали, в дом вошёл рыжеватый плотный грек в грязном хитоне и сандалиях на босу ногу. В бороде у него застряли кусочки соломы.
– Приветствую вас, жители тёплого дома!
– Я не житель, – мрачно сообщил Кальвин, – я мимо проходил.
– Это я его пригласил, – любезно сообщил Мигель, обнимая нового гостя, – привет, Сократ, страшно рад тебя видеть!
– Взаимно, – отозвался Сократ, снимая с плеча холщовую сумку.
Кальвин наблюдал за ними из угла, временами что-то записывая в книжечку.
– Неужели он про нас пишет? – радостно спросил Сократ, – я люблю, когда про меня пишут. В том числе – доносы… Мигель, ты умеешь удивлять, должен признаться. Зачем он тебе сдался? Ты на нём будешь опыты ставить или изучать поведение крысы вне среды обитания?
– Оставь его в покое. Может, человек стихи пишет.
– Ага, доносительство как форма добродетели, – хмыкнул Сократ, присаживаясь, – может, и в этом есть своя эстетика…
Кальвин отвернулся, стал рассматривать каменные стены. Кое-где игра теней и каменные углы были похожи на странные искажённые портреты. Лица смотрели на него издевательски, с прищуром. Кальвин отвернулся.
– Стихи делают человека человеком, – продолжил Сократ с удовольствием.
– Ну да, вот сейчас придёт Франсуа, он всем покажет истинное лицо поэзии…
– Франция не всегда ценила своего великого сына, ну да мы ему чарочку нальём.
– Франсуа Вийон?.. – произнёс Кальвин, слегка обалдев, – не думал, что ты дружишь с бродягами и бандитами. Всё-таки мы с тобой всю жизнь говорили о богословии…
Только Вийона ему ещё здесь не хватало…
– С поэтами я дружу, и с философами, как ты мог заметить, – невозмутимо сообщил Мигель, закрывая окно, – вообще-то я и сам бродяга, хотя врач по профессии.
– Но ты-то книги писал!
– Которые ты сжигал… Он тоже пишет. Правда, не о богословии.
– Ты ему ещё дров одолжи на новый костёрчик…
Сократ покачал головой и пошёл на кухню.
– Я тут пошурую у тебя, ладно?
– Да, конечно. Там окорок, по-моему, есть, и овощи.
– Я вино нашёл!
– С вином – давай дождёмся Франсуа.
Кальвин нетерпеливо ждал, когда они закончат. Ему казалось, что когда он молчит – его здесь просто нет.
– А о чём пишет твой бандитствующий поэт?
Мигель поморщился, но не стал поправлять и ответил коротко:
– О вечности.
– Далась вам эта вечность, кому она нужна…
– Без неё не так интересно, – послышалось от двери, там уже стоял Франсуа Вийон, с удовольствием прислушиваясь, – ну, конечно, если проводить вечность с таким занудой, как ты, то лучше без неё…
Вообще-то он не писал о вечности, но если понимать её как жизнь во всей полноте – то да, писал.
Вийон вошёл, обнял Мигеля и небрежно поинтересовался:
– Мы ещё кого-то ждём или можно сразу начать выпивать и закусывать?
– Все здесь, а у Сократа почти готово.
– Давайте, заползайте, – из кухни отозвался Сократ, – а то ты выпьешь и поздороваться забудешь.
– Не забуду. У меня новые стихи, но этот господин меня лишил вдохновения своей кислой физиономией. Дорогой друг, давай, я его вышвырну к чёртовой матери?
Кальвин на всякий случай втянул голову в плечи. И зачём он сюда потащился? Словно какая-то сила приволокла его сюда на поводке, когда он, наконец, получил сигнал от Мигеля: «Приходи». Он не мог отказаться. С тех пор, как Мигеля сожгли, ему хотелось договорить с ним о чём-то, объяснить, что он тогда не мог иначе…
«Вольная мысль, – написал ему Мигель тогда (они всю жизнь регулярно переписывались) – это мысль, в которой любовь к человеку – есть, а любви к догмату – нет».
А за что его любить, догмат? Он кого-нибудь согрел, накормил? Хотя – некоторых, пожалуй, да…
Один раз Мигеля уже посадили по его, Кальвина, доносу. Зачем же Мигель второй раз нарвался, приехал тогда в Женеву, ещё и сообщил заранее… Он как будто ждал – предаст его Кальвин второй раз или нет…
А как было не предать? Зачем писал этот беглый богослов свои дикие вольные мысли, от которых Кальвину кровь бросалась в голову. Про то, что Иисус был человеком, например. Отсюда прямая дорога к разрушению религии. Что, если люди начнут верить в людей? В то, что человек равен Богу?..
– Кстати, давно хотел тебя спросить, – начал Кальвин, всем своим видом игнорируя Франсуа (а то и вправду вышвырнет из дому, от этих поэтов всё можно ожидать), – ты ведь либерал, да? Ты не собираешься делать революцию из своих ценных идей?
– Может быть, и либерал… а кто это?
– Ой, не притворяйся… «Гнилой либерализм», – об этом уже и на седьмом небе слышали.
– Каждый имеет право быть кем хочет.
Франсуа хмыкнул и добавил:
– Каждый имеет право на своё безумие…
– Человеку думающему необязательна агрессия, чтобы думать свои вольные мысли…
– Прошу к столу, – позвал Сократ. – Мигель, ты хорошо и вольно подумал, прежде чем садиться выпивать с этим типом?
– Я с ним за один стол не сяду! – грозно заявил бандитствующий поэт, – или я не Франсуа Вийон!
– А кто ты тогда? – заинтересовался Сократ.
– Я – сидящий на полу Фансуа Вийон, – ответил светило французской поэзии и в подтвержденье своих слов сел на пол.
– Тогда мы все сядем на пол, – пожал плечами Сократ. – И будем возлежать вокруг стола в красивых позах. Что-то мне подсказывает, что это цитата. Никто не помнит, откуда?
– Из Калашникова, – неожиданно отозвался Кальвин, – тоже пьянь и поэт, но из другого времени*.
– А ты откуда знаешь?
Кальвин впервые улыбнулся. Получилось у него криво.
– Я про них книгу пишу.
– Про кого?! – удивился Сократ, а Франсуа покачал головой с недоверием:
– Сборник доносов?
– Это уж как получится, – Кальвин впервые посмотрел ему в глаза, – о вольнодумцах, поэтах и прочих.
– И в чём состоит свобода мысли? – грустно спросил Сократ, облокотившись о каменную стену.
Он вспомнил, как ему пытались объяснить, кто тут прав в Древней Греции и чем сердце кончилось. С другой стороны, каждый выбирает по себе, – неожиданно подумал он, – цитату… или цикуту.
Выпили молча. Франсуа шумно выдохнул:
– Мигель, я забыл, у тебя курят?
Мигель кивнул, и клубы дыма окутали сытого поэта.
– Дело в том, что у просветлённого понижается уровень агрессии, тупица ты необразованная, – с удовольствием сообщил поэт.
У Кальвина покраснели уши.
– А ты, значит, просветлённый грубиян…
– Я как раз не просветлённый, я слишком увлечён словами… – Франсуа горделиво огляделся – Всем понятно?.
– Вполне, – сочувственно ответил Сократ. – Тут не полные идиоты сидят, закусывают. А Кальвин просто не может себе простить запоздалое развитие. Верно, Жан?
Кальвин стиснул губы. Отчитывать ещё будут, как мальчишку, – подумал он безнадёжно.
– А это, дружище, больное самолюбие, – наставительно добавил Сократ, доброжелательно рассматривая Кальвина и развалясь на ковре почти лёжа, причём разнообразные пятна от выпитого и съеденного живописно украшали его хитон, – лечится оно долго и без удовольствия. Долгими уколами прямо в самолюбие. Пока не перестанешь смотреть только на себя, любимого. Кстати, дорогой великий французский поэт, давно хотел тебя спросить… Ты, когда пишешь, о ком думаешь?
– Ты о чём? – Франсуа сел и набычился. Сейчас он начнёт объяснять, о чём думает, когда пишет, держи карман шире…
– Вот, ты написал, кажется, пятнадцать баллад на воровском жаргоне, которые не смогли ни прочесть, ни перевести. Кому это было нужно? Для кого ты их писал?
Франсуа застенчиво улыбнулся:
– Понимаете, ребята, там язык такой вкусный… прелесть, что за язык. И всё получилось само собой. А то, что не прочтут… ну и ладно. В общем-то, я пишу для себя и Всевышнего. И нам – достаточно.
– А ты уверен, что Он прочёл?
– Почему бы и нет? Вечность большая, надо же её чем-то занимать…
– И что сказал?
– По крайней мере, не задавал идиотских вопросов…
– Да, дружище, один читатель на пятнадцать поэм – это круто!
– Так я ещё друзьям почитал. Тем, которые воровской жаргон понимают…
– Кстати, – вспомнил Сократ, – нет спасенья от этих цитат… кто у нас сказал первый, что все люди – братья?
– Да сказал кто-то. В этой вечности до фига разговорчивых людей…
В дверь постучали. Все недоумённо посмотрели на Мигеля – кого это ещё принесло – он пожал плечами и крикнул, не вставая:
– Открыто!
Вошёл человек в тёмном плаще, любезно поклонился и представился:
– Граф Сен-Жермен. Прошу прощенья, господа, у меня здесь назначена встреча. Должно быть, мы перепутали место… или не перепутали. Вы позволите сесть?
На гостя смотрели удивлённо – у каждого было ощущение, что он уже видел это улыбчивое лицо, слышал эту лёгкую интонацию…
– Пожалуйста. – Мигель встал, принёс гостю коврик и вернулся на место.
Граф опустился на коврик и, поблагодарив, взял в руки свеженалитую чарку.
– За вас, друзья. Тёплая тут у вас компания собралась.
– Спасибо. А вы кого ждёте?
– Да Мессию я жду, как обычно…
Кальвин поперхнулся:
– Кого?!
– Да что вы, право, пошутил я. В ваши времена, кажется, даже громко смеяться было неприлично… Кое-кто считал, что у Всевышнего нет чувства юмора…
Франсуа встал, подошёл к графу и опустился рядом, мимоходом пожав ему руку:
– Спасибо, отлично сказано. Продолжим?
Он разлил вино по чаркам, и тут же снова раздался стук в дверь.
– У тебя становится многолюдно, – заметил Сократ, – принести ещё вина?
– Пока вроде хватит…
Вошёл человек в хитоне, как у Сократа, только чистом и чуть иного покроя, в сандалиях «библейского фасона» – с перепонкой посредине.
Он был похож на свой портрет, срисованный с Плащаницы, – худощавое лицо, волосы до плеч, взгляд. Сен-Жермен улыбнулся из угла:
– Привет Тебе! Я зашёл минуту назад.
– Здравствуйте все. Ничего, если я сяду?
Все ошарашено молчали. Мигель молча принёс ещё один коврик.
– Я нарушил вашу беседу, но может, мне кто-нибудь нальёт?
– А вы действительно Иисус? – с ужасом спросил Кальвин.
– Кто вас научил сомневаться, на мою голову…
Франсуа подсуетился, нашёл чистую чарку и объявил:
– Стакан для Иисуса!
– Спасибо. – спокойно ответил Христос. – Так на чём вы остановились? Впрочем, я ненадолго, у нас тут с графом небольшое дело имеется.
– О самолюбии. О душе. Ну, как обычно…
– Очень хочется спросить, вы уж извините, – вы всё-таки человек или Бог? А то вот Мигель писал, что человек, его сожгли за это… – спросил Кальвин, не поднимая глаз.
Вообще, на Иисуса смотреть было трудно, только Сократ спокойно наблюдал за ним, не отводя глаз.
– Человек – не человек… Тогда – был человеком. Сейчас – курирую тут одну галактику… – он отхлебнул вина, поперхнулся и поставил чарку рядом с собой. – Дорогой граф, ты это пил?
– А как же, – отозвался Сен-Жермен, – но я по дороге превратил его, скажем так, в нектар. То есть, в кофе.
– А я хотел сначала попробовать…
– Опыт – это наше всё… На вот, хлебни моего лучше… от плохого вина знаешь, что бывает?
Иисус отпил чуть-чуть и заулыбался:
– Дружище, пора тебе кофейню открывать. Это же призвание, а ты тут веками чёрт знает чем занимаешься…
– Скажите, – опять отважился Кальвин подать голос, – мы соблюдали догматы веры, людей сжигали… а для чего?
Иисус помолчал. Потом глянул в упор на Мигеля:
– Наверное, вам так было нужно. А ты как считаешь?
Мигель улыбнулся, и все увидели, как они похожи.
– Я всегда считал, что догматы веры – чисто человеческое изобретение. Ну какой Бог мог желать, чтобы ему поклонялись?.. Если он действительно Бог… Я что-то не так сказал?
Иисус расхохотался.
– Ага, чтобы непременно поклоны били и самоистязались.
Сен-Жермен мечтательно улыбнулся:
– Они сражались во имя Твоё, между прочим.
– За себя они сражались, моим мнением никто особо не интересовался… Я, кстати, знаю тут одного бога, которому вообще приносили жертвы. И все думали, что ему это нравится. А у него острое чувство вины перед жертвенными животными.
– Сколько вони от этих жертвенных животных… – Сен-Жермен сморщил свой аристократический нос и чихнул.
– Будьте здоровы, – тут же ответил Франсуа. – Вы мало пьёте, так и простудиться недолго…
– Но вы же могли приказать не сжигать! – сказал Кальвин.
– Да, а ещё завязывать вам шнурки и прожить за вас вашу жизнь, – заметил Сен-Жермен.
– В общем, вы сами должны были пройти свой путь.
– А вы – что?
– А я – скрыл лицо Своё… впрочем, не совсем так. Ну, это долго объяснять, да и несущественно.
– А какие дела у вас тут в округе, или это секрет? – спросил любознательный Сократ, – это ничего, что я лежу?
– Лежите, – улыбнулся Иисус, – у вас это хорошо получается. Мы тут насчёт перехода Земли в шестое измерение и с одним ребёнком познакомиться. Будда это, Гаутама, он же Шакьямуни. Но никак себя не вспомнит, от еды отказывается, три года, посылали ему архангела Михаила – не признал…
– Да давно уже надо было изменить этот закон. Сколько можно память отключать, а? – спросил Сен-Жермен.
– Знаешь, не каждый выдержит такой груз памяти. Счастье человечества, что оно не помнит всего…
– Почему? – открыл широко глаза Сократ, – мне, откровенно говоря, ужасно интересно. Кем я был, что делал…
– Вы с планеты… впрочем, её название вам ничего не скажет. Зачем вам?
– А почему вы с Мигелем на ты, а со мной на вы?
– Так уж сложилось… трудно отказаться от прежних привычек, – улыбнулся Христос, – но я постараюсь исправиться.
Сократ рассмеялся первым, через минуту хохотали все, и даже Кальвин робко посмеивался, не сводя с Иисуса восторженных глаз.
Сен-Жермен встал, поправил плащ, за ним поднялся и Иисус.
– Нам пора. И не просите, завещать ничего не будем, всё и так случится само собой.
– А что там насчёт Земли? – вспомнил Франсуа, – Может, помощь нужна, так вы скажите.
– Боюсь показаться тривиальным, – серьёзно сказал Христос, – но помочь Земле может только любовь.
– Прошу заметить: безусловная, – уточнил граф Сен-Жермен.
– А на посошок? – вспомнил Франсуа Вийон.
– Ну что ты пристал, видишь – люди торопятся, – вздохнул Мигель Сервет.
– Люди… ой, не могу, – рассмеялся Сократ. – Люди как боги… простите, кажется, опять цитата.
Голоса угасали, отдаляясь, исчезая. Мигель сидел один за письменным столом и вспоминал. Когда-то три страны объявили его вне закона. А собственно, из-за чего? Да вот, считал он Иисуса живым смертным человеком, а душу, наоборот, бессмертной…
Мигель закрыл глаза и вновь увидел себя тогда, в камере, когда у него оставалось несколько часов жизни до аутодафе. «Это лишь эпизод, – сказал он тогда, – мы продолжим нашу дискуссию – в вечности». Что толку время винить – такое оно было, сякое. Главное, громко смеяться было неприлично. Тоже, в своём роде, – вольнодумство…
Примечания:
Мигель Сервет (1511–1553) – испанский врач и богослов.
Жан Кальвин (1509–1564) – французский теолог, религиозный реформатор.
Сократ (469 до н.э. – 399 до н.э.) – древнегреческий философ.
Франсуа Вийон – французский поэт.
Иисус Христос – тот, чьим именем воспользовались для создания христианства.
Граф Сен-Жермен – путешественник, учёный-алхимик и оккультист.
* Кальвин ошибся, как это с ним частенько случалось. Это цитата из Юрия Лореса – тоже поэт, однако пьянью не является.