…Ведь падать — это как писать стихи
…Ведь падать — это как писать стихи
Г. Б.
Накинь же дождь себе на плечи –
он так тебе идёт.
Вовсю идёт, и буквы шепчет –
счастливый идиот.
Дымится в лужах на асфальте
и листья нервно рвёт,
скрипя на водосточном альте –
ревёт, ревёт, ревёт.
Он оступается на крыше
и падает во тьму:
и вскрик его – тебе лишь слышен,
твой возглас – лишь ему.
Накинь его опять на плечи –
он в сумерках дрожит,
и всю тебя слезами лечит,
и только этим жив.
Лунатик
Как на лампаду, на небо дохнёшь –
погасишь звёзды, отвернёшься к стенке,
и, сном полурасстрелянный, начнёшь
цедить глагол оспатой ассистентке.
Она тебе сквозь тюль засветит в глаз,
и ты, словечки нанизав на рёбра,
на ловкое циркачество горазд,
карнизом ржавым пятишься нетвёрдо.
О, Господи, ты только не буди,
когда я черепицу разминаю,
ходи со мной по этому пути,
пока не приключится жизнь иная.
Тогда кульбиты будут так лихи,
так искренне прочертится глиссада,
ведь падать – это как писать стихи:
ни притворяться, ни уметь – не надо.
* * *
Миру – мир тебе, брат! – безмятежный скиталец весны:
прорастают вьетнамские лапти в бананы-штаны,
на измятой тельняшке горит пионерский значок, –
до ушей улыбается Лёша – смешной дурачок.
Выходя из буфета на млечный казанский простор,
он мычащие губы от крови томатной отёр
и, присев на скамью у обкомовских ёлок в тиши,
воробьиной семье бесконечную булку крошит.
Мимо оперных стен и ожившего вдруг Ильича
я на велике мчу, дяде Лёше дразнилку крича,
а в кармане звенят тридцать восемь копеек надежд
на берёзовый сок, два коржа и огромный элеш.
У продрогших витрин торможу через сколько-то лет –
за стеклом банкомат – не оплатишь обратный билет…
Будто в детстве, где целым богатством считался пломбир,
мне из окон глядит повзрослевший теперь «Миру – мир».
Лядской сад
Мы выжили, спелись, срослись в естество
чернеющей в садике старой рябины;
глухой, искорёженный донельзя ствол
не выстрелит гроздью по вымокшим спинам,
плывущим к Державину, выполнить чтоб
в обнимку с поэтом плохой фотоснимок:
блестят провода и качается столб,
троллейбус искрит, перепутанный ими,
а ливень полощет у сосен бока
и треплет берёзы за ветхие косы,
газон, осушив над собой облака,
под коврик бухарский осокою косит,
и голос фонтана от капель дождя
включён, вовлечён в наше счастье людское…
и мальчик соседский, в столетья уйдя,
по лужам вбегает в усадьбу Лецкого.
Рождение
В новое переселяясь тело –
чувствовать озноб, неправоту.
Позабыть бы. Забываешь смело
то, что будет так невмоготу.
Радуешься солнцу, но не знаешь,
что это такое, какова
близится расплата за уменье
языком нащупывать слова.
Смотришь-смотришь ясными глазами
на рождённый в первом крике мир.
Вот и всё. Мне всё про всё сказали.
Обними и на руки возьми.
* * *
Жизнь – застенчивый кузнечик,
разбегающийся в даль.
Прыгнет в небо человечек
и исчезнет навсегда.
Только клеверная стела
прорастёт в тени крыльца,
и останется от тела
золотистая пыльца.