Путь вне пути
Путь вне пути
Размеренно провожая глазами эти плотносодержательные страницы, исподволь убеждаешься в том, что книга, не только написанная – организованная (как встреча, как путешествие) филологом-нижегородцем Ю.А. Изумрудовым, знакомит с двумя носителями одинакового имени, с двумя Иванами Ермолаевыми.
Из них первый – чистейший, цельный русак крепкого покроя, удостоенный невероятной, размашистой судьбы. И – не так чтобы к ней точь-в-точь в пару – иванушкиной везучести. Пули не цапнули этого юного военмора в кронштадтской бойне весной двадцать первого, где он занял сторону битых. Эмиграция его – в свеженезависимую Суоми – выдалась какой-то потешной: с годик покантовался по тамошним хуторам и – вспять, навстречу теперь уже одному городскому тюремному году и полуторалетке на Соловках. Человек-бумеранг возвратился и оттуда. Чтобы стать избранником и рабом очередной из своих жизней. День изо дня, точнее – десятки тысяч дней он не сетуя нёс в себе печали и тайны недосбывшегося второго Ермолаева.
Вот и он – стихослагатель, чьё живое дыханье перекрыто и перебито наскоро поспевшей мировой встряской. Брезжит сопоставление, нет, не с другими малыми принадлежцами братству поэзии, а с его – и нашей – современницей, её воли супротив наславленной, – Агафьей Лыковой. Щепка на дикой порубке цивилизации, – она гибенько сдюжила, повыше самой цивилизации встав. Никому ввек не перейдя дороги. Содеяв подвиг самостояния.
Рискуя снискать прохладное полувнимание компетентного сообщества, заявлю: Ермолаев-поэт – тот, кого противопоказано оценивать навязнувшим гамбургским мерилом. Прищур в объективистский микроскоп расплющит то, что едва существует, однако тёплое, без привередства вглядывание уразумеет в обаятельном робинзонстве зарок спаянности с теми идеалами, которые, не в чью-либо обиду будь сказано, многие ермолаевские неробкоталантливые ровесники походя разменяли на мелкую монету. А он не повёлся – повёл себя: у почти приконченного в нашей литературе благочестия стал послом за её пределами. Не приподнявшись, как ни крути, над плоскостью зародышевых вздохов. Провалиться мне в тартарары, если эта удалённая от заметности удаль – масти не творческой. Лично при моих первых литературных шажках на восходе девяностых годов невесомый факт нахожденья Ермолаева (мною ни разу не виданного) на земле кое-что да значил.
Юрий Изумрудов сумел отстраниться от жеста – доплеснуть в тихий огонь этого необольщённого самодовления масла заёмных страстей («…как сорный куст с чужой межи»). Так высвежился тон всей книги. Императив её – нарочитая расстановка всего на должные места.
В пути не будет плакать вьюга,
Снега растают. Взыгравший свет
Соединит врага и друга,
Сберёт в одно плоды побед.