Ариаднин день
Ариаднин день
Рептилоид
«Я сильнее, – в ночи говорит Адам, –
Я и Солнцу нашему наподдам,
Я Создателя вызову на ковёр –
Поглядим, кто из нас на расправу скор…»
И кулак его сжат, на висках распухают жилы,
И ко взрыву готовится немота…
Ева смотрит на мускулы на спине,
Понимает: наверное, быть войне,
Видит пламя и смерть за желанием стать героем
И снимает – броню и рубашку, и кожу – и слой за слоем
Оголяет ему воспалённую душу и шепчет: «Милый,
Кто же нужен ещё, неужели и я не та?»
Он не слушает – в пальцы мечом уже впрыгнул змей,
Смотрит профиль Адамов с монет и резных камей,
И другие адамы построились, жаждут его приказа,
Вертикален зрачок у Адама и форма глаза
Поменялась, и тяжек стал ход крокодильих век,
…Не улыбка – оскал на Адамовой голове.
А Создатель был занят, к Луне прикреплял моря,
Тут ему доложили, Он только вздохнул – мол, зря, –
Поманил к себе жестом обратно своё дыханье…
Пробудился Адам вместе с первыми петухами:
В хвост ему вбил копьё замечательный человек –
Друг нашёл крокодила Адама в густой траве.
Величание вора
Уголь рисует пророческий, вещий сон
Той, что сидит у камина перед огнём:
В масле и яде не выплывет скорпион,
Вора поймают, раз шапка горит на нём.
Словно вандал, что для славы разрушил храм,
Вор взял то имя, которое носит Бог,
Лики святых в обрамленье оконных рам
Предупреждают о том, что Всевышний строг.
Храмом становится целый бескрайний мир…
С лампочки воск проливается на плечо,
Меченый вор, затерявшийся меж людьми,
Сам себя слышит: «О Господи, горячо!»
Маска со звоном спадает с пустых глазниц,
Плащ разорвался, и явлен под ним скелет…
Ропщут все те, что когда-то лежали ниц:
«Ты найден лёгким», – написано на золе.
Что оставляют нам времени жернова?
Россыпь росы на рассветной блестит траве…
Непреходящая сила всегда права:
В каждом есть часть, чьё последнее имя – Свет.
Ариаднин день
Вздыхают горы в объятьях бури,
Нагие – облаком их одень! –
Хребты ломает богам, цензуре
Не Судный, но Ариаднин день.
Лиха, неистова, беспощадна,
Как хочет, крутит планетой всей –
Сегодня царствует Ариадна:
Почувствуй ветер её, Тесей!
Трепещут, рвутся деревьев корни,
И скорбной складкой кричит овраг…
Она смеётся, и он запомнит –
Никто над ним не смеялся так.
Мерцает нить толщиною в волос –
Неуловимое серебро,
Удавка, молния – хищный полоз
Заполз под вырванное ребро…
И не идти за ней невозможно:
От натяжения жжёт внутри,
По лабиринту сигнал тревожный,
Тупик и красные фонари.
Обычны стены, картишки, тапки:
Налажен быт, наведён уют,
И Минотавр – собутыльник-тряпка…
Здесь представления не дают.
Нить тянет к выходу, как магнитом,
Привычка – гирями на ногах,
Но там открыто – ох, там ОТКРЫТО! –
Не выйти? Выйти? Тьма. Холод. Страх.
финал I
…Он остаётся и не выходит –
Сам превращается в лабиринт,
Нить обрывает – и счастлив вроде,
Белый за ним волочится бинт…
финал II
…Он выбегает навстречу ветру…
Пальцы на пальцах, ладонь в ладонь,
Двое едины – суммарный вектор,
В этом альянсе их только тронь…
эпилог
Всё позабыть? Целоваться жадно?
Сможет Тесей поломать тиски?
День урагана. День Ариадны.
День избавления от тоски.
В поисках Антуана
«Антуан, я приехал и жду тебя!
Небеса высоки и полны лаванды.
Тёплый галечный пляж. Голоса ребят –
Сорванцов загорелых из нашей банды.
Aнтуан, в наших бухтах вода – лазурь,
Сосны шепчутся с ветром, и горы дышат,
Наш маяк загорается раньше бурь,
Наше солнце играет, целуя крыши.
Aнтуан, ты опять победил – сдаюсь!
(Мне, по правде сказать, надоели прятки!)
Я умею проигрывать. Ты не трусь –
Отыграюсь потом, так что всё в порядке!»
«Принц, я семьдесят лет уже как не здесь –
Ты ошибся планетой, я прячусь лучше.
Нет, тот немец на мне не поставил крест –
Нaдо мной в этот миг разомкнулись тучи!»
«Антуан-сочинитель, а твой браслет,
Потемневший от времени и от соли?»
«Мальчик, ты же учил меня: смерти нет.
Я на воле, мой Принц. Я всегда на воле!»
Фотинья
Синий плед неба в заплатках иных планет,
Снег, голубое пальто – мне от силы девять,
Бьются в висках океаны, в тетрадках бред:
Я сочиняю. Случилось. Не переделать.
Мама ругается: «Замуж-то кто возьмёт?»
Папа вздыхает: «И правда, товар-то штучный!»
Я намечтаю и бластер, и пулемёт,
Замуж подальше пошлю, но пока беззвучно.
Бабушка мысли читает мои сквозь лоб –
Раньше, чем мне, ей моё всё прекрасно слышно:
«Не для нарядов ты, а по душе озноб!»
Вьюжит мука. Наше тесто выходит пышным.
«Ты оставайся собой, продолжай мечтать, –
Скорбная складка у бабушки под губами:
– В мире моём я – Фотинья, совсем не та…»
Кто не поймёт, те живут и умрут рабами.
Бабушка в мир свой отправилась через год,
Плакал отец, даже сахар горчил полынью…
Где-то внутри, под кудрями ещё живёт:
«Ты продолжаешь – и славно. А я – Фотинья!»
Знакомка
Окей, ну, привет. По делам. Мне идёт? Спасибо,
Есть принцип такой – по одёжке встречать красивых.
Давай улыбнись, не молчи, словно камень-рыба –
Велит протокол излучать позитив вовне.
Железная? Нет, каучуковой тоже стала –
Во мне полный спектр – от резины и до металла,
Но только не жди соответствия идеалу,
За этим – к иконам, пожалуйста, не ко мне!
Ты ждал, что впаду я в уныние и бескрылость –
Тебе было б лестно, чтоб я об тебя разбилась,
Но кто ты такой – принц Уэльский, скажи на милость?
Вот по носу щёлкну и в голос захохочу!
А может, и нет. Придержи-ка свои гормоны,
А то тебя вырубят память и феромоны,
Давай о продажах, сотрудниках, миллионах?..
Но ты замолкаешь и смотришь. И я молчу…
Слезинка
Город становится местом, в котором ждут –
Створки сердец распахнулись, звенят ключи…
Недруг придёт, но оставит свою вражду –
Следствий ростки не проснутся в зерне причин.
В небе дворовом звенят голоса друзей –
Будто и не было пары десятков лет…
Солнце, арена – сверкающий Колизей –
Всё, как тогда, но обратных билетов – нет.
Трап убирают, крылом по пунктиру – срез:
Нити оборваны, больше не ждут дела.
Призрачный миг поманил, но опять исчез,
И замерзает слезинка поверх стекла…
4891. Площадь Свободы
В четыре тысячи восемьсот девяносто первом
Летняя зелень акаций и блики на оргстекле…
Нас восстановят из вре́менного резерва,
Помнящих правду о прежнем добре и зле.
Не пощадили здесь площадь Свободы нашей –
Пусть её нет, широта есть и долгота…
Дверь приоткрыта меж завтрашним и вчерашним,
Мы ставим ноль против вражеского креста.
Ты называешь забытое всеми имя…
(Пусть будет «Моцарт».) А я говорю: «Шекспир»,
Мы обнимаем желающих стать другими…
Из ничего получается новый мир.
. . . . .
Вижу из точки, где атом целует атом:
Сложное тонет в логичном, простом, святом…
Ласковый Миша не улетает в восьмидесятом,
Чернобыль минует нас в восемьдесят шестом.