Литературные новеллы
Литературные новеллы
В новогоднюю ночь умер писатель, критик, с которым я дружил много лет, хотя никогда не встречались в реальной жизни. Эмиль много сделал, но ещё больше не успел. Это большая потеря для тех, кто его знал. Вечная память.
ЛИТЕРАТУРНЫЕ НОВЕЛЛЫ
СМУЩЕННОЕ ПОЖЕЛАНИЕ
Ценитель поэзии Евгения Винокурова Вадим Перельмутер вспоминал: «В восемьдесят пятом главный редактор “Литературной учебы” Александр Михайлов попросил меня заказать кому-нибудь статью о творчестве поэтов-фронтовиков, доживших до сорокалетия Победы. Я позвонил Ольге Панченко, дочери поэта Николая Панченко, можно сказать, выросшей среди персонажей будущей статьи. Месяц спустя она принесла текст. Прочитав его, “главный” вызвал меня, и почему-то глядя в сторону, сообщил, что статья ему понравилась, но в ней “слишком субъективный подбор имен” (цитирую дословно). И уловив мое недоумение, добавил: “Передайте автору мое, – чуть замялся, – пожелание”.
Позвав Ольгу в редакцию, я, по-прежнему не улавливая смысла услышанного, так и сделал – процитировал. Она иронически улыбнулась: “Евреев, значит, разбавить надо…”
И “разбавила” – Винокуровым и кем-то еще, забыл…»
Меня в этой истории удивляет Перельмутер: он пишет так, будто не знает, что Винокуров – популярная еврейская фамилия: поэт был евреем по матери и фамилию взял себе материнскую.
ПРОВЕРКА НА ОЩУЩЕНИЕ
Под впечатлением от слов поэта с небольшим талантом – «О моих стихах не надо говорить, я знаю себе цену» – вспомнил Маршака. Самуила Яковлевича часто одолевали сомнения: какой вариант строки (строфы) лучше? Не в силах определиться, звонил знакомым. Спрашивал и у первых попавшихся – даже у школьников. Ему мало было того, что строка хорошо звучит, – он интересовался, какова она «по ощущению». Но на самом деле он только делал вид, что советуется. Поскольку неизменно сочинял третий вариант.
СТИХИ С ГОЛОСА
Чтение поэтами своих стихов я воспринимаю как эстраду и только как эстраду. Просто смотришь на человека, слушаешь его голос. Оценить же стихи – непросто.
Об этом так хорошо написал Евгений Винокуров, раздраженный громкими шестидесятниками:
«Выступления, устное чтение – опасно. На эстраде царит крикун, а не поэт. Чаще всего яркий свитер, анекдотичность сюжета, громкий голос решают дело успеха.
Нет, не поймите меня в том смысле, что я вообще против чтения, – но чтение в больших залах таит в себе опасность, соблазн, опошление».
Марина Цветаева в своей работе «Герой труда» писала:
«Мое глубочайшее убеждение в том, что с первого раза, да еще с голосу смысл стихов, вообще, не доходит, – скажу больше: что для большинства в стихах дело вовсе не в смысле.
Смысл, вся его тонкость “с голосу” в зале чаще всего не доходят. К стихам надо возвращаться за смыслом.
И возвращаться неоднократно, действуют подчас не стихи, а внешность поэта, его одежда, тембр его баритона…
Фальшивые камни с эстрады подчас сверкают – увы! ярче».
ВООБРАЖЕНИЕ ВЗРОСЛЕЕТ
В коллекцию опровержений формулы: «Где бы муж ни устроил тайник – жена найдет, пронюхает».
Рассказал поэт, сотрудник «Литературной газеты» Игорь Панин:
– Один знакомый признался, что прячет выпивку в фужерах, которые в шкафу для посуды стоят. Наливаешь в них водку, через стекло же не видно – фужер и фужер. Ну и подходишь, опрокидываешь время от времени, когда в комнате один.
Подключился и израильский поэт-юморист Леонид Сорока:
– Моя приятельница, одесская певица, рассказывала. Была в их бригаде заслуженная артистка Украины, которая умудрялась набраться перед ответственными выступлениями. Поэтому проверял её руководитель их группы особенно тщательно. И запирал в номере до концерта.
Однажды, заподозрив неладное, он повторил обыск. И обнаружил, что в ванной стоит стаканчик с зубной щеткой в нем, наполненный, как оказалось, водкой по самые края.
Подытожил журналист, эссеист Юрий Крохин:
– Изобретательность человеческая неиссякаема.
Так что Виктор Платонович Некрасов с четвертинкой в бачке туалета – просто наивный школьник…
В КОМНАТНОМ МИРКЕ
Инна Гофф вспоминала, как на одном из семинаров разбирали её повесть о девочке, мечтавшей стать капитаном дальнего плавания. Думала, будут хвалить. Однако жестоко ошиблась. И больше всех ее ругал Константин Георгиевич Паустовский.
«Он сказал, что дети в моей повести – молодые старички, рассуждающие о своих узких школьных проблемах. Живущие в своем замкнутом мире…
Он даже сказал – мирке.
– У вас героиня мечтает о море. Мечтает стать штурманом дальнего плаванья. Но это ничем не подтверждено. Мечта о море – это целый мир! А ваши дети замкнуты в комнатном мирке своих игрушечных интересов! Романтизм наивен. Отсутствует пейзаж. Это комнатная вещь. Ваши герои горожане, они живут половиной души. Нет самопожертвования, без которого нет дружбы.
Вы взялись за детскую повесть. Страсть писать для детей весьма благородна, но если дальше так пойдет, мы будем создавать литературу для стариков, впавших в детство».
(Этот сюжет переслал мне в письме Константин Ваншенкин.)
ПРАВИЛО ДОСТОЕВСКОГО
Захотелось перечитать Достоевского, но как найти для этого время?..
Да еще ведь столько лишнего у него; по-моему, большие вещи можно бы сократить на четверть. В связи с этим очень интересно наблюдение Дмитрия Лихачёва: «На мышление Достоевского оказала влияние практика современного ему "судоговорения", при которой выслушивались и критически перепроверялись все показания, подлежащие как бы еще одному разбирательству: …литератор из рассказчика стал следователем, а его романы – огромными следственными делами». Только с оригинальной расстановкой знаков препинания.
Достоевский говорил: «У каждого автора свой собственный слог, и потому своя собственная грамматика… Мне нет никакого дела до чужих правил!». Своя собственная!
Но вот многие сегодня стали коллективно писать без пунктуации. Если нет никакой грамматики, это чьё правило?
Достоевский действительно не разрешал править свои вещи. Первые грамматические правки (и его, и всех прочих классиков) пошли после реформы Я. Грота (до этого они были интонационными). Конечно, правка по правилам лишила авторские тексты многих нюансов…
Так ведь – было чего лишать!
О ЧЁМ ГОВОРИТ ПОХВАЛА
Замечательные слова мне сказала поэт Марина Вирта, автор прекрасной стихотворной книжки «Снежная суббота», вышедшей еще в советское время:
– Когда хвалят все стихи подряд – это, по-моему, признак равнодушия. И того, что эти стихи прочитаны не были. Говорят дежурные слова.
И по-моему, тоже: да, – это признак равнодушия или отсутствия чувства поэтического слова.
Все стихи подряд в книге хвалить невозможно. Одна пишущая стихи дама (моя знакомая) воспринимает только оценки «прекрасно! замечательно!»
– Вы думаете, что все ваши стихи на высоком уровне? – хотел я спросить её, да не решился, зачем обижать. Тем более что высокого уровня у неё не наблюдается нигде…
ВЗГЛЯД В ДУШУ
Листаю последнюю прижизненную книгу Татьяны Бек – «До свиданья, алфавит», в которой собраны в основном ее интервью. В беседе с Бек Нина Горланова говорит сначала о прижимистости Бунина, а потом – о том, что даже в преклонном возрасте человек может кардинально меняться:
«Но когда получил Нобелевскую премию – ему писали незнакомые люди: "Помогите!".
И он премию раздавал направо и налево, хотя можно было положить ее под проценты. Можно было на нее долго жить и не умирать от нищеты. Но Бунин под конец не стал прижиматься. То есть преображение возможно всегда».
А до этого вывода Горланова пересказывала Маршака, – я у Маршака этого не читал, но где-то слышал и раньше. А вчера открыл книгу рассказов о писателях, размышлений о литературе, автор – Василий Субботин.
У него так:
«Рассказы Маршака о Чехове
Однажды Чехов и Бунин взяли извозчика и поехали к морю. Бунин стал бросать камушки в море.
– Какая прозрачная вода, – сказал он, – каждый камушек виден. А вот душа человеческая совсем другое дело. Попробуйте, например, угадать, о чем я сейчас думаю.
Чехов ответил:
– Вы думаете сейчас о том, кто будет расплачиваться за извозчика.
Он любил все ставить на землю».
ПОРТРЕТ – ДЕЛО ТОНКОЕ
Дочитал мемуары Аркадия Райкина. В частности, он пишет о том, что дружил и с Утёсовым, и со Львом Кассилем, но ни тот, ни другой сдружиться желания не имели.
Почему? По-моему, у автора очень интересное (хотя и очевидное) наблюдение. Понятно, все люди – разные, но можно и подробнее взглянуть на дело:
«Нам часто бывает невдомек, что в общении с одним человеком мы раскрываемся совсем не так, как с другим. Ведь даже при самом искреннем расположении и к одному, и к другому, мы "пристраиваемся" к ним – невольно! – по-разному. Так же, как и они – к нам. Ибо настоящее, глубокое общение есть не только обоюдная откровенность, но и обоюдный добровольный компромисс.
У меня было много друзей, верных и преданных. Отношения с каждым из них в отдельности не охватили всех сторон моей натуры. Человек уж так устроен, что не может быть исчерпан, предельно выражен в отношениях с каким-то одним человеком. Объективный портрет каждого из нас создается только в отношениях со многими людьми».
Ну вот, а иногда мы наивно воображаем, что знаем иного человека как облупленного…
ЗЛО
У Бродского есть замечательные слова: зло не надо помнить, на него нельзя ориентироваться. Пока ты помнишь зло, оно тебя гложет, пока ты помнишь гадость, она в тебе живет. Про нее надо забыть – иначе ты отравляешь себе жизнь.
Вопреки известной стихотворной строчке Бродского – жизнь его оказалась недлинной. Оттого слова о зле воспринимаются острей. Помнить зло – все-таки непростительная вина перед своей жизнью.
ИХ ПРИВЫЧКИ
К вопросу о вкусах. Этот диалог, если я не ошибаюсь, приводил Бенедикт Сарнов.
Давид Самойлов, которому казалось, что Борис Слуцкий насиловал свои стихи, не давая им течь свободно, спросил однажды: «Не надоело тебе ломать строку о колено?»
Слуцкий ответил:
«А тебе не надоело не спотыкаться на гладком месте?»
Здесь я на стороне Слуцкого. Хоть избранные стихи Давида Самойлова очень даже ценю…
ФОТОГРАФИИ СМОКТУНОВСКОГО
Получил письмо от писателя Владимира Графского (проживающего в Нью-Йорке).
«Я тогда был мальчишкой. Пришел в ателье получать свои фотки на студенческий билет. Взял не глядя, вышел, прошел метров двадцать, смотрю – не мое лицо. Возвращаюсь.
– Да, – говорят, – тогда ваши вот по этому адресу, это рядом.
Иду.
Действительно, рядом. Нажимаю кнопку. Дверь открывает Иннокентий Смоктуновский.
– Вам, – говорю, – по ошибке дали мои фотографии, а мне – ваши…
– Какие фотографии? – возмущается.
Объясняю еще раз, а сам чувствую – опять ничего не понимает. Берёт у меня из рук свои и удивляется – откуда это у вас?
Снова объясняю, но уже с подозрением. Наконец разобрались. Актер благодарит меня, забирает фотки и хлопает дверью. Снова нажимаю кнопку.
– А где мои? – спрашиваю.
– Откуда я знаю! – отвечает.
– Да вы что? Меня в институт не пустят…
– Хорошо-хорошо, – успокаивает и дает мне 25 рублей. – За эти деньги вам все срочно сделают.
И действительно, через пару часов рублей за пять я получил свою физомордию, а вечером, накупив на сдачу портвейна, убеждал друзей, что сегодня нас угощает сам Смоктуновский. Вспоминая это, всегда было интересно: куда этот чудак наклеил мои фотокарточки? А когда впервые увидел его на сцене, обалдел… Два разных человека, да каких разных…
Это, братцы, то, чем природа нас балует редко».
БОЖЕСТВЕННЫЙ ДАР
Местный стихотворец подарил свой поэтический сборник другому местному стихотворцу. Последний хвастается перед знакомым литератором: прочтите дарственную надпись, это предмет моей гордости!
На титульном листе, слегка наискосок, торопливым почерком нацарапано:
«С глубоким уважением!
Юрию, поэту от Бога».
И роспись с закорючкой.
Брови литератора недоуменно приподнимаются:
– Какой-то уж очень корявый почерк у Бога…
ОТЦЫ И ДЕТИ
10 августа я был в Переделкине, в доме-музее Корнея Чуковского – там проходил вечер поэта Александра Тимофеевского, который в народе известен как автор песенки о Крокодиле Гене.
Прохаживаясь в перерыве по дорожкам дачи, вспоминал, что я читал из Чуковского… И заодно – слова Евгения Шварца о Чуковском: «Это секретер со множеством замочков и потайных ящиков». Да, кто-то вспоминал: трудно было разобраться в его симпатиях и антипатиях – и то, и другое он мог маскировать до поры до времени. Сейчас похвалит – а завтра уточнит: «Ваши произведения очень нравятся моей кухарке. Правда, у нее и вкус соответствующий»…
К слову сказать, ревниво относился к другому «детскому» автору – Самуилу Маршаку; гневался, когда кто-то хвалил переводы сонетов Шекспира. Причину сложного характера легче всего искать в детстве. У Чуковского есть повесть «Серебряный герб», в которой он осторожно намекает на некоторые автобиографические детали. Ну, в жизни было так: сын одесской прачки, отца (ушедшего от семьи) Чуковский почти не знал. В последний год учебы в гимназии обратился к нему за помощью – тот его выгнал. Обиду запомнил на всю жизнь. Но и со своими детьми отношения были напряженными. Например, Николай Корнеевич на даче почти не появлялся, кабинет пустовал. Такие дела…
ПРЕВРАЩЕНИЯ
Прочитав мои нападки на критиков, пишущих на мёртвом языке, активно используя терминологию, непонятную нормальному читателю, литературовед Владимир Новиков откликнулся:
– Да, а тех, кто пишет по-человечески, они готовы отлучить от науки. «Пишем для человека, а не для соседнего ученого», – говорил гениальный Шкловский. Они и его, первооткрывателя литературных законов, ставят ниже, чем своих «первых парней на деревне».
Не остался в стороне от разговора и поэт и переводчик Валентин Савин. Я несколько минут смеялся, прочитав вот это:
«"Они хочут свою образованность показать и всегда говорят о непонятном". Даже им самим. Бред, будь то сивой кобылы или мерина. У них люди из говорящих превращаются в коммуникативных, из понимающих в имплицитных, из предполагающих в пресуппозиционных, значащих что-то – в денотативных. Межъязыковое общение становится экстралингвистическим. А пишущие всю эту чушь – в дискрибирующих и детериорирующих русский язык. Наука здесь ни при чем. Это "ученые мужи" не могут обойтись без канделябров».
ПРОСТОЙ КРИТЕРИЙ
«Стихи я делю на две части, – признавался Михаил Гаспаров: – те, которые нравятся мне, и те, которые нравятся кому-то еще».
А священник и поэт Сергей Круглов развил эту мысль так: любя в поэзии многое, «никогда не могу оценивать чьи-то стихи: “близко – неблизко”, вот и вся оценка. Всякого же пишущего приветствую несколько по иным причинам – по боязни обидеть человека, даже если он явный графоман, уязвить нечто трепетное в нем…
Пусть уж судят другие, имеющие харизму критика, – я устраняюсь, хотя, может быть, это и нехорошо». У меня был не один случай, когда я жалел о том, когда поступал так, что человек мог обидеться. Прежде всего – отыскать хорошее, если оно есть, потом говорить обо всем остальном. А о плохом стихотворце лучше вообще не писать, не упоминать, не называть фамилии.
МЕДИЦИНА И ПОЭЗИЯ
Андрей Вознесенский передавал слова Пастернака:
«Даже когда пишешь вещи трагические, то должен писать сильно, а уныние и размазня не рождают ощущения силы».
Интересно соотнести с ними другие слова Пастернака – из рассказа поэта Евгения Винокурова:
«Он однажды встретил меня задумчивый, грустный:
– Знаете, я в последние годы много болел. И стихов не писал, ни одного! К чему? Кому нужны стихи больного человека?»
Винокуров не мог этого не вспомнить; ведь в другом месте он писал: «У поэзии в конце концов та же цель, что и медицины: укреплять здоровье человека, помогать выживать».
Пастернак думал точно так же.
ГЕРОЕМ НЕ СТАЛ
Нет, Твардовский все-таки легендарная личность! А какие фразы бросал! Читать воспоминания о нём, даже отрывочные – удовольствие! Пишет Бенедикт Сарнов:
«В 60-е годы Жореса Медведева упрятали в дурдом. Твардовский возмутился, старался вызволить.
Позвонил один из влиятельных друзей.
– Саша! Не лезь ты в это дело! Тебе к шестидесятилетию собираются дать Героя!
– Первый раз слышу, что Героя у нас дают за трусость.
Так и не получил, и журнала лишился».
Материал предоставлен редакцией журнала «Зинзивер»