Стихи
Стихи
Махаон
За еловой стеной, за торжественным хором сосновым,
Где косые лучи меж ветвей паутинку сплели,
Есть лесная поляна, заросшая цветом лиловым —
Там танцуют стрекозы и грузно пируют шмели.
День звенит и стрекочет, кружится, мерцает, мелькает…
Только перед закатом, когда в золотой полусон
По стволам разогретым смолистые капли стекают,
Приплывает сюда на резных парусах махаон.
Он неспешно плывет, и, как чистая радость, искрится,
Так несуетно-царственен и от забот отстранен.
Все встречает его: и цветов изумленные лица,
И гуденье шмелей, и беспечных кузнечиков звон.
С каждым вздохом крыла отлетает он выше и выше,
Свет вечерний дрожит над моим неподвижным плечом.
И взрывается время, мешая небывшее — с бывшим.
И душа вспоминает. И не понимает — о чем.
* * *
…А у самой дороги — прохладный
И тенистый раскинулся сад.
А. Блок
За этот ад,
За этот бред,
Пошли мне сад…
М. Цветаева
Я хочу отдохнуть в романтично-тенистом саду,
Пусть он будет банально-красивый, зачитанно-книжный.
Я пройду, не спеша, между сонных деревьев к пруду
Сквозь сиреневый сумрак, таинственный и неподвижный.
Я хочу отразиться в мерцании тихой воды.
И отмыться от пыли, от едкого черного пота,
И поверить, что больше не будет ни зла, ни беды,
И никто не предаст, и никто не предъявит мне счета.
Но когда, наконец, я усну в этом дивном саду,
То сквозь шорох листвы, сквозь росистую тонкую проседь
Просочится рассвет, на котором спокойно уйду,
Даже если отпустят грехи и остаться попросят.
Разрушение фабрики
В ворота
с нетерпеливым урчанием
врываются грузовики,
чтоб после,
взревывая от натуги,
переваливаясь и оседая,
словно бы озираясь,
ползти потихоньку обратно.
Из-под их бортов
сочится капля за каплей,
течет по асфальту,
струится
сухая кирпичная кровь.
За воротами
с лязгом и скрежетом
огромная челюсть
жадно вгрызается
в темно-красную плоть,
в бесстыдно разодранные,
вывернутые наизнанку
потроха перекрытий.
Рушится все.
В грохочущем воздухе виснет
красно-бурый туман,
мелькают черные тени.
Азарт разрушения
перерастает в экстаз,
почти что в истерику.
Слитный
механический вопль
раскаляется до нестерпимого визга.
И обрывается.
В обморочной тишине
среди праха осевшего,
среди мертвых обломков
кирпича и железа
заводская труба
отчаянно тянется к небу.
А в окна
последней стены,
отделяющей
одну пустоту от другой,
удивленно заглядывает
осколок лазури.
* * *
Под конец ленинградской зимы ты выходишь во двор,
И, мучительно щурясь, как если бы выпал из ночи,
Понимаешь, что жив, незатейливо жив до сих пор.
То ли в списках забыт, то ли просто — на время отсрочен.
Сунув руки в карманы, по серому насту идешь —
Обострившийся слух выделяет из общего хора
Ломкий хруст ледяной, шорох мусора, птичий галдеж,
Еле слышный обрывок старушечьего разговора:
«…мужикам хорошо: поживут, поживут и — помрут.
Ни забот, ни хлопот… Ты ж — измаешься в старости длинной,
Все терпи и терпи…» — и сырой городской неуют
На осевшем снегу размывает сутулые спины.
Бормоча, что весь мир, как квартира, — то тесен, то пуст,
Подворотней бредешь за кирпичные стены колодца,
И навстречу тебе влажно дышит очнувшийся куст,
Воробьи гомонят, и высокое небо смеется.
* * *
Господи, взгляни на наши лица —
Ты сияешь славой в звездном стане,
Господи, мы — птицы, только птицы,
Жизни еле слышное дыханье.
Наша плоть под солнцем истончилась,
Выветрились слезы и улыбки,
Нашу тонкокостность, легкокрылость
Лишь в полете держит воздух зыбкий.
Господи, ну что еще мы можем?
Только петь. Не помня о законе,
Петь одну любовь… И все же, все же —
Не сжимай в кулак своей ладони!