Журнальный мир

Страна сонетов

Поэзия – вещь удивительная, порою уже одним своим эстетическим совершенством она способна оказывать на нас не менее (а порою даже и более) благотворное воздействие, чем своим «правильным» (с той или иной идейной позиции) содержанием. Так, пленяя магией своей красоты, до сих пор примиряют между собой даже трудно примиримых в идейном плане, но равно ценящих истинную поэзию читателей стихи Сергея Есенина, Игоря Северянина, Осипа Мандельштама и целого ряда других поэтов. И это, мне кажется, нагляднейшим образом показывает нам, что грядущее возрождение России лежит не на пути реконструирования столь дорогой для многих из нас, но исторически исчерпавшей себя Страны советов, а на пути утверждения безмерной по своим эстетическим параметрам, а потому и никого собой не сковывающей Страны сонетов, первые шаги в направлении которой уже начали делать некоторые из литературных изданий…

Компьютер обижать нельзя

В четверг у меня сломался мой старенький, но верно служивший до этого с 1994 года компьютерчик 386-й модели, на котором я, довольствуясь word’овской программой версии Windows 3.1, писал свои статьи, стихи, дневники и романы. Тут, надо сказать, произошла вообще чуть ли не мистическая история. Все началось с того, что компьютер заартачился и не стал копировать созданный мною текст на дискету. Я попробовал сделать это раз, другой, третий, а потом не выдержал и, сказав в сердцах: «У-у, гад!» – замахнулся на него рукой. И сам испугался. Потому что экран в ту же секунду покрылся какими-то лиловыми кирпичиками размером 2Ч2 мм, задрожал, как бы пульсируя от прихлынувшей к нему изнутри крови, и стал наливаться тяжёлым пунцовым цветом, отчего я, испугавшись, что он сейчас лопнет или вспыхнет, быстро щёлкнул клавишей выключателя, произведя тем самым экстренное обесточивание компьютера. И сколько я потом ни включал его опять, экран оставался тёмным.

«Это он на тебя обиделся, – сказала возвратившаяся в субботу с Алинкой из Новокуйбышевска Марина. – Так что проси у него прощения».

И я попросил. Потому что очень уж мне было жалко терять все находящиеся в процессе работы вещи, которые я по своей лености и дурости не переносил с жёсткого диска на дискеты, а теперь, в случае ремонта и перезагрузки программы, они бы исчезли.

И компьютер простил меня. Вошёл в моё положение, дал мне переписать на дискеты все остававшиеся на его внутреннем диске материалы, а потом снова сломался. Но на этот раз уже – навсегда…

Пушкинские дни в Крыму

4 июня 2003 года мне пришлось выехать с делегацией нашего Союза писателей в Гурзуф для участия в Международном пушкинском празднике поэзии в Крыму. В поезде нас ехало сначала 13 человек – В.Н. Ганичев, Ю.А. Лопусов, В.А. Костров, В.М. Гуминский, П.В. Палиевский, Л.В. Щипахина, О.А. Фокина, Саша Сегень, Валерий Исаев, Сергей Котькало, Николай Рачков, Константин Скворцов и я, да потом ещё в Белгороде к нам присоединился поэт Владимир Молчанов. Было очень много интересных разговоров, но я, к сожалению, ничего не записывал. Запомнил только довольно озорной рассказ Юрия Лопусова о том, как несколько лет назад ему где-то на Севере устраивали половой акт на высоте 6000 метров (специально подняв для этой цели самолёт и посадив в него какую-то свою уступчивую буфетчицу…).

Прибыв в Гурзуф, мы встретили там председателя Союза писателей Республики Беларусь Алеся Пашкевича и представителей Спiлки письменникiв України Ивана Драча и Дмытра Павлычко. Среди участников праздника были также главный редактор киевского русскоязычного журнала «Радуга» Юрий Ковальский (в этом его журнале я что-то печатал ещё в период моей жизни на Украине), а ещё киевский поэт Станислав Бондаренко, напомнивший мне, что наши с ним стихи были когда-то опубликованы в одном номере альманаха «Вiтрила».

В течение этих нескольких дней состоялись встречи с читателями нескольких крымских городов, возложения цветов к памятникам Пушкину в Гурзуфе и Данилевскому в Форосе, посещение дачи Чехова, встреча с литераторами Севастополя, экскурсия в древний Херсонес, где я ударил в старинный колокол с надписью «Николай Чудотворец» и нашёл на линии прибоя обломок старинной амфоры (их там до сих пор, в течение вот уже двух с половиной тысяч лет, выносит волнами на берег), и многое другое. И как я ни стараюсь обойтись без лишнего груза в руках, а пришлось-таки нагрузить дипломат (у которого из-за этого отлетел один из замков), поместить в него целую кучу различных литературных изданий. Ну и, конечно же, не обошлось без нескольких подаренных мне книг украинских писателей.

Вот кое-что из того, что сильнее всего запало мне в память за эти несколько крымских дней:

– МАКИ: Начиная от Джанкоя поля Крыма были обрызганы пылающе-алыми зарослями маков, как будто на них навеки запеклась кровь расстрелянных здесь в 20-е годы врангелевских солдат. Просто глазам не верится, что может быть так много этих цветов – поля походили на огромнейшие лужи крови.

– ГУРЗУФ: Давя дорогу, как гюрзу, / что норовила дерзко выгнуться, / автобус нас домчал в Гурзуф / и среди пальм узорных выгрузил. // Плескалось море под горой, / секвойи шелестели иглами, / и жизнь казалась нам – игрой, / которую так просто выиграть…

– КИПАРИСЫ, ПАЛЬМЫ, ГОРЫ И ВООБЩЕ ПЕЙЗАЖИ КРЫМА: Глядя с балкона пансионата «Геолог», где нас разместили, на растущие под ним экзотические пальмы, я подумал о том, что такую красоту можно было сотворить только сознательно, то есть – сперва всё замыслив, спроектировав, отобрав мысленно лучшие варианты, и только потом уже осуществив утверждённый в своём воображении замысел на практике. Не случайно ведь в природе ничто не повторяет друг друга: у кипариса листва – мягко-игольчатая, у пальмы – веерообразная, у акации – симметрично-калиброванная, и так далее. Так что Господь был явно художником – Он не просто создавал мир по принципу наивысшей целесообразности, но откровенно наслаждался самим актом творения и видом того, что у Него из Его замысла получается на практике: «Вечер. Пальмы. Кипарисы. / Рокот моря за окном. / Солнце сладкой барбариской / поползло за окоём. // Так и кажется, что где-то / Сам Господь, безмерно прост, / смотрит с неба на планету, / как художник на свой холст…»

– ПЕНИЕ ПТИЦ: Это просто чудо, что творили в Крыму пернатые солисты и хористы! Каждое утро я просыпался часов в пять утра от потрясающих рулад за открытым окном моего номера и целый день потом слышал вокруг себя чарующее пение, так что даже сочинил об этом несколько строчек: «Слава Богу, не вымерли птицы в Крыму – / так щебечут, что сладко душе и уму! / Слава Богу, полощется море у скал, / и смягчает собою эпохи оскал…» Думаю, что Господь, может быть, специально для того и сотворил человека, чтобы было кому оценить это пение, ибо создавать такое чудо ни для кого (а сами птицы вряд ли в состоянии оценить красоту издаваемых ими звуков, так как для них это только язык общения и не более того) было бы бессмысленно.

– ГРОЗА: В одну из ночей я проснулся от освещавших всю нашу комнату ярких всполохов. Гроза проходила где-то уже далеко в стороне, раскатов грома слышно не было, но вспышки молний были настолько сильны, что казалось, это Господь ведёт на небе какие-то сварочные работы, укрепляя несущие конструкции расшатавшейся Вселенной…

И вообще – Крым был в это время настолько радушен и прекрасен, что затмевал собой практически всё вокруг, включая даже откровенную нелюбовь к нам со стороны Дмытра Павлычко…

О Дёгтеве

В газете Владимира Бондаренко «День литературы» опубликован большой рассказ воронежского писателя Вячеслава Дёгтева – это очень талантливый автор, но вместо того, чтобы осмысливать нынешнюю действительность, он гонится только за оригинальными сюжетами, а потому как-то всё время рубит с плеча, не замечая того, как его проза, словно топор мясника, четвертует ещё живую реальность. Вот и в напечатанном в «Дне литературы» рассказе «До седла!» он идёт по этому же пути – популяризирует в художественной форме псевдонаучные идеи академика Фоменко о том, что вся наша истории выдумана древнерусскими летописцами да позднейшими историками. «На самом же деле, – утверждает Фоменко (а Дёгтев эту ересь для усиления своего рассказа обильно цитирует), – Невской битвы, по всей видимости, не было, а уж тем более – Ледового побоища… Александр Невский, по всей видимости, – чистой воды миф. Прототип Невского – царь Золотой Орды непобедимый предок наш батька-Батый, при одном упоминании имени которого трепетала вся Европа. А монголо-татары – это мы с вами, русские и казаки…»

Вот такая, как видим, утверждается «научно-академическая» гипотеза, главным доказательством в которой выступает постоянно употребляемое выражение – «по всей видимости». Так не потому ли, что он прекрасно осознаёт шаткость и самой этой гипотезы, и опирающегося на неё рассказа, Вячеслав Дёгтев прилепил в конце своего повествования угрозу-запугивание для тех, кто посмеет высказать о нём своё критическое мнение? «А которые станут хулить написанное или подвергать сомнению – тех да постигнет суровая кара Михаила-Архистратига и Георгия-Победоносца, предстоятелей казацкого воинства, и да поразится всяк хулящий огненным копием во имя сладчайшего Господа нашего Иисуса Христа, да святится во веки Имя Его, аминь», – подстраховал он себя запугиваемой будущих критиков угрозой.

Не думаю, что Господь и Его архистратиги могут выступать в качестве защитников фальсификаторов истории, карая при этом тех, кто вступится своим словом за правду. Тем более что если принять за основу хронологический метод периодизации истории академика Фоменко, то окажется, что и Сам наш Спаситель, и все Его Святые – это тоже, «по всей видимости», только «чистой воды мифы», тогда как на самом деле их прототипами, мол, были какой-нибудь Папа Римский или кто-нибудь совсем другой. Так что это ещё вопрос, кого поразит огненное копие…

_{* * *}

…Только я собрался уходить из Правления Союза писателей, как приехал из Нижнего Новгорода Евгений Шишкин – главный редактор журнала «Нижний Новгород », который издал часть дневников Сергея Есина. Задержался я с ним чуть ли не на час, говорили о делах в Нижнем и литературе, а потом поехали в ЦДЛ – мне там нужно было забрать оставленные для меня книги, а Евгений захотел купить журнал «Проза с автографом», где был напечатан прочитанный мною недавно дневник Есина за июнь–сентябрь 2000 года, в котором, как я успел рассказать ему, упоминался и он. Доро́гой опять говорили о литературе, в частноcти о Вячеславе Дёгтеве и Юрии Полякове. Я сказал, что Дёгтев может менять стили и темы, как компьютер шрифты: может изобразить текст «ижицей», может new roman cyr’ом – владеет всем с одинаковым профессионализмом и одинаковой холодностью чувств. При этом всегда очень непросто понять, оправдывает он своих персонажей или обвиняет, любит их или ненавидит, и вообще – что хочет сказать моделируемой ситуацией и на чьей стороне находится он сам.

_{* * *}

Сегодня секретариат нашего Союза писателей отправился первым рейсом скоростной электрички от Москвы до Ясной Поляны (остановка Козлова Засека), где я через два с половиной часа встретил приехавших туда день назад на ежегодные толстовские чтения Валентина Курбатова, Бориса Евсеева, Михаила Петрова и Владимира Личутина. Там же был и воронежский прозаик Слава Дёгтев, который успел надрать в пристанционном садике небольших кисловатых яблок и угощал ими всех встречных, уверяя, что в них содержатся атомы самого Льва Толстого. «Он же тут столько раз бывал, ожидал поезда, что же он – ни под одну яблоню ни разу не п…ссал? Так что его атомы наверняка присутствуют в этих яблоках», – с деловым видом объяснял он свою гипотезу…

_{* * *}

16 апреля 2005 года в Воронеже неожиданно скончался прозаик Вячеслав Дёгтев. Я знал Славу, мы не раз с ним встречались, он был на пять лет младше меня, но выглядел намного крупнее и мощнее, прямо как настоящий медведь-богатырь. Да и энергия из него била ключом – он невероятно много писал, много печатался, пробивая свои рассказы во все существующие издания, получил несколько престижных премий, часто появлялся в Москве, стараясь не пропустить ни одной возможности появиться на сцене. Он любил пиарить себя и выступал то с дерзкими манифестами, то со скандальными интервью, поэтому я даже не сразу поверил, что информация о его смерти – это правда, а не какой-то очередной розыгрыш и не пиаровская акция. При всей кощунственности такого предположения, Дёгтев был способен и на такой ход… Хотя Вячеслав Огрызко, которому я позвонил, чтобы развеять свои сомнения, сказал, что это всё-таки правда…

Вечером я написал на смерть Вячеслава Дёгтева некролог. Слава был непростым и очень занозистым человеком, переругался со всеми воронежскими писателями (за что был снят с учёта в Воронежской писательской организации), выступал с провокационными манифестами и заявлениями, обижающими его сегодняшних коллег по перу, писал скандальные рассказы. У нас с ним были нормальные товарищеские отношения, хотя я и выступал несколько раз с критическими рецензиями на его произведения. Да и как мне было этого не делать, если в одном из своих рассказов он изобразил игуменью православного женского монастыря, которая чуть ли не в алтаре трахалась со своим любовником (прости, Господи!), а когда он к ней охладел и бросил её, пошла и повесилась (!) на его воротах. Другой рассказ был посвящён эпизодам давно минувших лет и нещадно извращал нашу русскую историю, иллюстрируя её в соответствии с «гипотезой академика Фоменко», – т. е. называл хана Батыя казацким атаманом Батяней и подменял смысл исторических событий вольной фантазией.

Кое-что о писателях

Сегодня в 9 часов утра секретариат Союза писателей России отправился в гости к Льву Николаевичу Толстому. В нашей делегации были В.Н. Ганичев, В.Г. Распутин, С.А. Небольсин, Г.В. Иванов, И.Т. Янин, Н.М. Сергованцев, С.В. Перевезенцев и другие… Моё место оказалось рядом с Михаилом Николаевичем Алексеевым и Владимиром Васильевичем Карповым. С Алексеевым я встречаюсь довольно часто – он бывает на наших секретариатах и участвует в различных поездках, а вот с Карповым виделся всего несколько раз – в частности, на пленуме СП в Моздоке…

Сидя рядом с Карповым, мы поговорили с ним о моём дедушке маршале Москаленко и нашей семейной легенде о том, что это именно он застрелил Берию. Кроме того, Владимир Васильевич поведал, что пишет книгу воспоминаний о писателях Переделкина – Валентине Катаеве, Евгении Евтушенко и всех, с кем он там встречался. Я сказал, что хотя на Катаева и нападали за его «Алмазный венец», у меня это одна из самых любимых книг. Она, может быть, и искажает какие-то реальные факты, но зато необыкновенно живо воссоздает атмосферу писательской жизни двадцатых–тридцатых годов ХХ века. А главное, обладает таким сильным зарядом творческой энергии, что после каждого её перечитывания у меня возникает просто нестерпимое желание писать. Попробуйте ещё найти повесть с таким же воздействием на читателя…

Алексеев рассказал, как в 1951 году рукопись его романа «Солдаты» прочитал Александр Фадеев, который должен был вести Совещание молодых писателей. Рукопись ему понравилась, и он хотел о ней говорить на Совещании, но накануне ушёл в очередной глубокий запой, так что Совещание пришлось вести Алексею Суркову, который не читал ничего. Чувствуя свою вину, Фадеев спустя некоторое время позвонил в журнал «Сибирские огни», и роман «Солдаты» был немедленно там напечатан. В те годы публикация в любом общероссийском издании сразу же становилась известной всему СССР, так Михаил Николаевич получил известность и был принят в Союз писателей. Сегодня, к сожалению, о «Сибирских огнях» уже никто толком и не помнит, и публикация в них не дает автору практически ничего, я это знаю уже по себе…

(Когда отошла в сторону молодая жена Алексеева – Татьяна, – он нам признался, что в графе «пол» последнее время он начал писать слова «бывший мужской». Да ведь куда деваться – 82 года уже…)

В Ясной Поляне мы успели только осмотреть дом Льва Николаевича да чуть ли не бегом поглядеть на его могилку, и уже было нужно спешить назад в нашу электричку. Но я всё же успел отметить тот факт, что в отличие от большинства биографов Толстого, обвиняющих его жену в жадности к деньгам и нежелании разделять филантропические идеи мужа, экскурсоводы говорят о Софье Андреевне чуть ли не с упоением. Мол, попав восемнадцатилетней девушкой в дом писателя, она вынуждена была взвалить на свои плечи и ведение хозяйства, и воспитание множества детей, а главное – переписывание, редактирование и издание рукописей мужа. Да при этом еще должна была оставаться женщиной…

(Кстати сказать, литературные мэтры обычно очень любят напоминать начинающим тот факт, что Толстой двадцать раз переписывал роман «Война и мир», но почему-то никогда не уточняют, что делал он это в основном руками своей жены.)

О Сергее Николаевиче Есине

…Раскрыл как-то один из номеров литературного журнала «Московский Вестник». Больше всего любя мемуарную и эссеистскую прозу, я по привычке принялся читать его с «Дневника» Сергея Есина. Хотя должен признать, что литературной атмосферы в нём становится всё меньше и меньше, а всевозможного побочного «мусора» всё больше и больше. Вот, например, кусочек текста о том, что этой «литературе» в жизни Сергея Николаевича сопутствует: «Кормили в самолёте: гуляш с макаронами, салат овощной с майонезом, солёная сёмга и рыбный паштет, булочка белая и кусок чёрного хлеба, масло и плавленый сырок, два свежих пряника, кофе или чай… Сразу после взлёта давали вино, пиво, соки и минеральную воду…» А вот ещё одно из его упоминаний о литературе: «Вечером читал газеты Саши Проханова “Завтра” и “День литературы”. Очень самодовольный Володя Бондаренко ведёт диалог с Юрой Поляковым. Оба чрезвычайно любят себя и занимаются скрытой рекламой своих сочинений…»

(К слову сказать, газета «День литературы» уже давно была не «Саши Проханова», а «Володи Бондаренко», ну да бог с ним… – Н. П.)

А вот опять – о быте: «В 4 часа, как и договорились, пили кофе у Людвига Легге… Хозяйский яблочный пирог был превосходный. На столе стоял и чудесный покупной торт со взбитыми сливками. Особенно мне никто не предлагал, но я умудрился съесть два куска этой немецкой “шарлотки”. В отличие от нашего варианта здесь тесто внизу. Под яблоками…»

Вот Сергей Николаевич заносит в дневник впечатления от пребывания на церемонии вручения Букеровской премии: «Через Букера, который нынче называется SMIRNOFF БУКЕР, я постепенно знакомлюсь с лучшими ресторанами города. Нынче это MOSKOV MARIOTT GRAND HOTEL. Нынче кормили: “Коктейль из тигровых креветок подаётся с рагу из авокадо и манго и свежей зеленью”; “Равиоли, начинённые шпинатом и копчёным лососем, подаются с сырным крем-соусом, приготовленным с добавлением водки SMIRNOFF и красной икрой”; “Обжаренная телятина на косточке подаётся с рататуем, луком-шалот и итальянской полентой”; “Шоколадное безе под апельсиновым соусом, приготовленным с добавлением водки SMIRNOFF”; “Кофе или чай. Домашняя мини-выпечка”».

И (как приговор, что ли, этой теряющей вес премии?) – некое ассортиментски-гастрономическое резюме: «Икры в чистом виде, как в прошлый раз в “Метрополе”, не было…»

И при этом по всему тексту «Дневника», как зелёный горошек по поверхности салата оливье (увы, до более изысканных кулинарных сравнений мой жизненный опыт не поднимается), рассыпаны самооценки типа: «Я хорошо выступил в самом начале», а также полные тексты поздравлений в свой адрес с днём рождения и тому подобные вещи. Надо полагать, что исследователи литературы начала третьего тысячелетия будут от подобной информации в восторге.

Впрочем, что ж? Как гласили висевшие во всех советских магазинах и столовых объявления: «Клиент всегда прав» и «Требуйте долива пива после отстоя». Иначе какая это и в самом деле литература, если не было «икры в чистом виде»?..

_{* * *}

Оглядываясь на свои собственные книги, Сергей Николаевич Есин сам признаёт, что до романиста у него не хватает пороха, и с этакой хитрецой вопрошает: «Но, с другой стороны, может быть, протоколы и есть первооснова любого романа?»

Может, кто с этим спорит…

Хотя, надо признать, встречаются в прозе Есина фразы, которые говорят, что он мог бы стать и поэтом. Ну хотя бы такие, какими он описывает церковь Рождества в Иерусалиме: «Строгий, похожий на космический шум, треск свечей, грозная тишина присутствия Бога…»

Или вот такие две цитаты (обе, кстати, связанные с именем Создателя). Первая: «А разве каждая душа – это не семя Бога, жаждущее нового воплощения?..» И вторая: «Для меня всегда было загадкой, что есть Бог, ибо Он мог родиться только из любви. Значит, сначала была любовь?..»

Снял с полки другую его, ещё не прочитанную мной книгу и посмотрел оглавление. Уже сами названия подтверждают сделанное только что наблюдение о его таланте не романиста, а мемуариста: «Мемуары сорокалетнего» (повесть), «В родном эфире» (Из записок бывшего преуспевающего чиновника), «Отступление от романа, или Сезон засолки огурцов» (педагогические этюды и размышления).

_{* * *}

…По дороге домой читал в метро дневник Сергея Есина за июнь–сентябрь 2000 года и, наряду с чисто эстетическим удовольствием от чтения, находил в нём подтверждения своим предыдущим наблюдениям. Дневник – это именно тот жанр, в котором Есин раскрывает своё творческое дарование наиболее полно. Да он и сам признаёт это, отмечая однажды, что не поехал на свою любимую дачу только по той причине, что его пригласили в этот день на юбилей Константина Райкина, и пропустить это мероприятие значило нарушить «обязательства перед дневником». При этом Сергей Николаевич (или же просто – С.Н., как он сам называет некоторых из описываемых в своём дневнике персонажей) то и дело подчёркивает: «Проза у меня, как всегда, только о себе», «Я из собственной жизни делаю роман», и так далее. В дневниках он пришёл к своему любимому жанру в полной чистоте, без всяких там сюжетов и вымышленных героев…

Евгений Евтушенко

Вечером случайно включил телевизор и наткнулся на трансляцию встречи Евгения Евтушенко с юными поэтами. Сильно постаревший Евгений Александрович (ну просто старичок старичком, личико худое и сморщенное, и только глаза горят неестественным блеском) был просто-таки в опупенном костюме тёмно-малинового цвета, украшенном спереди какими-то немыслимыми золотыми и серебряными ромбами. Московские школьники лет 14–17 читали ему свои стихи и задавали вопросы. Одна девочка спросила, почему он, называя себя русским поэтом, не живёт в России, и он на это страшно обиделся. Мол, как это я не живу в России! Я столько раз в году приезжаю сюда, выступаю в разных городах, вот и теперь собираюсь поехать и в Грузию, и на станцию Зима, и в Хабаровск… И вообще, дескать, я всё время думаю о России и ношу её в своём сердце, а в США я только читаю лекции в университетах. Это большинство депутатов российской Госдумы не живут в России, потому что служат интересам западного капитала, а я своим поэтическим словом служу интересам единственно России. Так что это абсолютно неверный взгляд на ситуацию, и вы не уподобляйтесь Андрею Вознесенскому, который на вопрос о том, какое место занимает в сегодняшней русской поэзии Евгений Евтушенко, только пожал плечами и сказал: «А при чём тут русская поэзия?.. Он ведь теперь в Америке живёт…»

Говорил Евгений Александрович много и интересно, да он всегда был мастером покрасоваться перед публикой, так что владеет этим искусством в высшей степени виртуозно, но вот в том, что касается его якобы не утраченного в заграницах «россиянства», он, мягко говоря, показался мне не совсем объективным. Какой он сегодня на самом деле русский поэт? Он – респектабельный американец, эдакий заморский богач, владеющий недвижимостью в России, куда он время от времени наведывается, чтобы заработать здесь дополнительные деньги выступлениями на телевидении и в газетах. Между ним и народом России лежит сегодня не только Атлантический океан, но и та обретенная Евгением Евтушенко (благодаря его антисоветизму и поддержке ельцинского курса прозападных реформ) материальная обеспеченность, которой и близко нет у подавляющего большинства рядовых граждан России, а также его несопричастность нашим нынешним проблемам и наличие «резервной родины» за спиной, где можно переждать любые российские бури и катаклизмы. Нам-то их пережидать (а точнее сказать – переживать) предстоит не где-нибудь в Оклахоме, а здесь, в своём собственном Отечестве. Так что не так уж и неправ получается Вознесенский. Русская поэзия – сама по себе, а Евтушенко – сам по себе. Американский поэт, пишущий о России. Только и всего.

Пингвины и ласточки

Как это ни парадоксально, но сегодня в зоопарке я вдруг отчётливо увидел, что больше всего пингвины похожи на ласточек. Во-первых, и те и другие относятся к категории птиц. Во-вторых, коренные обитатели Антарктиды, как и ласточки, «одеты» в нарядные чёрные фраки с яркими белыми манишками. А в-третьих, уже в самом корне слова «ласточки» заложена потенциальная возможность трансформации их в водоплавающих – «ласт». Так что, на мой взгляд, это одно семейство, только разведённое природой по разным климатическим углам планеты, что заставило их немного изменить своё тело.

Десница Спиридона

В конце апреля в Москву привозили из Греции десницу святого Спиридона Тримифунтского, имеющего дар оказывать помощь в материальных нуждах, вот я и ходил в Свято-Данилов монастырь просить его о милости. Отстоял пять с половиной часов в невероятно длинной очереди, а потом не выдержал – и, не вынеся болей в позвоночнике, махнул на всё рукой, вышел за монастырскую ограду и пошёл в сторону метро. Доковылял до угла монастырской стены и… вернулся обратно. Сколько шёл по улице – всё время двигался вдоль несметной людской очереди, так что, глядя на стоящих в самом её хвосте людей, волей-неволей подумалось: если даже эти последние надеются войти в храм и приложиться к деснице, то что же тогда я этого не выдержал? Ведь я стоял уже почти у самого входа в собор…

Я вернулся на своё место в очереди (благо мы там уже все друг друга запомнили за пять с лишним часов), и так легко мне стало, что даже боль в спине прошла. Я спокойно достоял ещё пару часов и потом приложился к святой Спиридоновой деснице, моля у него помощи в материальных делах. Понимаю, что надо думать больше о душе, но надо ведь как-то и жить! У меня растёт дочь, её надо одевать, возить на отдых и лечение. Бог должен всё это видеть и понимать. Иначе в кого же мне тогда верить и кого просить о помощи?..

Нет никого ближе

В метро появились рекламные плакаты, на которых изображены радостные парень или девушка, страстно прижимающие к груди охапку платьев, компьютерную клавиатуру или кофеварку, под которыми выведена яркая надпись: «НЕТ НИКОГО БЛИЖЕ!» Они изображают на лицах счастливейшие улыбки, а я смотрю на них и думаю: «Господи! Какие же вы бедные и несчастные, если у вас в жизни нет никого ближе, чем кофеварка!.. И неужели же составлявшие рекламный текст пиарщики не понимают того, что сделали из своих персонажей не столько символ счастья, сколько символ вселенского одиночества?.. Какое уж там счастье, если самым близким для человека в жизни является не жена, не друг, не родители или дети, а – электроутюг!..»

…И ещё одна реклама из того же ряда. На плакате нарисована коробочка мягкого сыра с выцарапанными зубочисткой на его поверхности очертаниями сердца, а рядом выписан слоган: «ВИОЛА. ЕДИНСТВЕННАЯ ЛЮБОВЬ». И опять невольно думаешь о создателях и адресатах этого текста: «Боже! Какие же вы жалкие, если единственным, к чему прикипело в этой жизни ваше сердце, является сыр…»

Главный гардеробщик Союза

На очередном заседании секретариата председатель Правления Союза писателей России Николай Фёдорович Иванов поделился своими впечатлениями о чудесном вечере чувашской поэзии, прошедшем несколько дней тому назад в московском Доме национальностей. Как он рассказал нам, он пришёл туда раньше всех и, увидев, что в гардеробе никого не обслуживают (это ведь было лето, раздевать было фактически некого), зашёл за гардеробную стойку, чтобы повесить на вешалку свои куртку и зонтик, которые были сильно намочены дождём. Стряхнув с них дождевые капли, он уже хотел было выходить из гардероба и подниматься в зал, как тут открылась входная дверь и с улицы вошли два чуваша. Увидев Николая Фёдоровича под вешалками, они решительно двинулись к нему и протянули ему свои плащи и зонтики. Улыбнувшись, Николай Фёдорович взял у них одежду и выдал писателям номерки. Едва они отошли, как снова хлопнула уличная дверь и в Дом вошли ещё три чувашских писателя, которых тоже пришлось обслужить Иванову, а потом появились ещё входящие и ещё… Так Николай и оказался в роли гардеробщика, принимавшего одежду у чувашских писателей.

На должность председателя Союза писателей России Иванов был избран только на последнем нашем съезде, а потому многие писатели из региональных и национальных организаций в лицо его ещё не знали, из-за чего и получилось, что они сочли его за здешнего гардеробщика. А когда начался вечер и ведущий пригласил к микрофону председателя Союза писателей России, сидевшие в зале чувашские писатели вдруг увидели, что на сцену выходит только что обслуживавший их внизу гардеробщик, так что они из-за стыда чуть не полезли прятаться под стулья. Но Николай Фёдорович только добродушно улыбнулся всем и сказал, что со многими сюда пришедшими писателями он уже успел внизу познакомиться…